Стихотворения про геноцид
В наше время дети совсем перестали интересоваться прошлым и не придают особого значения событиям прошлого. Стихи о геноциде смогут углубить знание истории и рассказать о ее страшных страницах.
Такие произведения могут помочь детям осознать и понять существование геноцида как факта и его негативные последствия для общества. Через поэтическую форму дети могут воспринимать информацию о произошедшем, понимать его историческую значимость и осознавать важность противодействия любым формам насилия и нетерпимости.
Кроме того, это развивает эмпатию и сочувствие к страдающим людям. Ребята смогут вжиться в чувства и переживания жертв, осознавая их боль и несправедливость. Это может способствовать развитию эмоционального интеллекта и помочь им развить осознанность и заботу о других людях.
Главное пожелание — учитывайте возрастное соответствие стихотворений о геноциде и поясняйте ребятам моменты, которые им не понятны.
***
Шёл, заметая горе,
Канул в седую небыль,
Речкой впитался в море.
Сонмы убитых жизней,
Съеденных Бабьим яром,
В землю легли без тризны,
Вспыхнули смертным жаром.
И,среди всех,цыгане
Ярким цветком — в могилу.
Не было краше дани
Смерти, набравшей силу.
Песня лилася стоном,
Вдаль унося их души,
Как погребальным звоном,
Глуше звучала,глуше.
В яму легли накатом
Вместе девчата,парни,
Очередь автоматов
Гимн играла венчальный.
Сгинула грань раздела,
Боль всех связала прочно,
Кровью, смешавшись,рдела,
Общею став бессрочно.
Татьяна Грахова
В труде им свобода обещана,
Теснились составы вагонами,
В них — дети, мужчины и женщины.
Змеилось рекой тихой чёрною
Соцветие тел человеческих,
Под лай псов их души покорные
Освенцим обнял «по отечески».
Съедался поток тот воротами,
Раззявленной пастью злой адовой,
Что там, за углов поворотами,
Никто, никогда не загадывал.
Ступали колонной привычною
На плац, шагом смерти измеренный,
Встречал там людей сам, улыбчивый,
Очаровательный Менгеле.
Давилось молчание топотом,
Шли влево — на корм камер газовых,
Направо — покрепче, для опытов,
Хоть, всё ж, матерьял одноразовый.
Жестокости не занимать скотам,
Разрывами вен блики памяти,
Недолог был век у младенцев там:
До бочки, да в снег. Саван скатертью.
И крысы резвилися толпами
От сытости толстые, дерзкие,
А в комнатах — волосы тоннами,
Ботиночки взрослые, детские…
Работа до смерти программная,
Всё в ход для великой Германии,
Для мёртвых — свобода желанная,
Оставшиеся — в ожидании.
Решение чёрного гения:
На пользу пойдут и сгоревшие,
Немецких полей удобрение
Ответит хлебами созревшими…
Не отворачивай взгляда ты,
Забыть не посмей ликов ужаса!
У сгубленных были свои мечты.
Здесь памятник боли и мужества.
Давно нет в Освенциме узников,
Над фабрикой смерти — птиц пение,
Да душ крики памяти узелком
Хранят повороты музейные.
Бараки, бараки да камеры,
Расстрельного плаца стен выбитость,
Да зев крематория каменный,
Да печек чугунная выгнутость…
Татьяна Грахова
И по воздуху — зола.
И от боли сердце стынет:
Всё звонят колокола…
Иностранные туристы
Погасили голоса.
Приумолкли их транзисторы,
Призадумались глаза.
Рядом девушка.
Со вздохом
И с акцентом говорит:
— Из Берлина я. Мне плохо.
У меня душа болит.
А лицо — белее мела,
Вспухли жилки на висках.
И на землю вдруг осела
На подогнутых ногах.
Помогла я встать ей.
Встала.
И руками развела:
— Это просто я устала,
Довели колокола…
Как вы, русские, жестоки!
Ведь война давно прошла,
А у вас — подумать только! —
Всё звонят колокола…
Что в ответ сказать?
Застыла
В горле горькая зола.
Дымом пахнет над Хатынью.
Говорят колокола.
Валентина Коркина
Слышишь узники стонут в неволе…
Лагеря, лагеря, лагеря…
Место смерти и пыток и боли.
Расцвели в май победный сады,
Озарив царство тьмы ярким светом!
У подранков головки седы…
Но живые вы узники-дети.
Выжил кто, кто остался в живых,
Всё расскажут и детям и внукам;
Как терзали в концлагере их,
Обрекая на голод и муки.
В лагерях, в лагерях, в лагерях,
Слышишь узники стонут в неволе.
Лагеря, лагеря, лагеря…
Место смерти, и пыток, и боли.
Валентина Полянина
Семьдесят тысяч различных народов…
Семьдесят тысяч поля бы пахали…
Семьдесят тысяч растили бы всходы…
Семьдесят тысяч и взрослых и малых,
Семьдесят тысяч- подумайте,люди.
Семьдесят тысяч народа не стало.
Годы кровавые мы не забудем.
Валентина Полянина
Страшные чудовища из ада…
Видно солнце где-то отдыхало,
И во мраке расплодились гады.
Так они прожорливы и мерзки,
Змей горынычи родной планеты.
Столько поглотили жизней детских,
Столько унесли тепла и света.
Что случилось на планете нашей,
Ведь глаза от слёз не просыхали.
Кто остался жив,тем вспомнить страшно
Бухенвальд,Освенцим и Дахау…
Запаслись мы силой и терпеньем,
Нас страданий годы закалили…
И пошли на адово творенье,
Логово змеиное разбили.
Пусть стоят века мемориалы!
Пусть напоминают всем о зверствах!
Бухенвальд,Освенцим и Дахау-
За колючей проволокой детство…
Валентина Полянина
В глазенках боль и страх.
Ни мамы рядом, ни отца.
А вместо детства – прах.
Страшнее места «Саласпилс»
Ты в мире не найдёшь.
Кровавый мир, смертельный пир
И жизнь ценою в грош.
Здесь царство мёртвой тишины,
Не слышен даже плач.
А в щель меж стенами видны
Смерть — ведьма и палач.
Сейчас войдут они в барак,
Скомандуют: «Всем лечь!»
И смерть подаст свой подлый знак:
«Пожил и хватит! В печь!»
И будут заживо гореть
Безгрешные тельца.
И будет с упоеньем смерть
Глумиться до конца.
Бесценный дар — людская жизнь…
Но столько долгих лет
Ужасней слова «Саласпилс»
Не знает белый свет.
Нина Лазуткина
Освенцим, Хелмно и Треблинка…
Колючий лагерный забор.
И это быль, а не картинка.
А за забором детвора –
Худы, измучены, бесправны.
До тёмной ноченьки с утра
Их муки с взрослыми на равных.
Полны надежд, что их спасут,
Пусть не сегодня, а когда-то.
Освобождение несут
И им советские солдаты.
Не всем дождаться суждено –
Вблизи фашистский крематорий,
А в нём, с дровами заодно,
Конец их жизненных историй.
Ещё кому-то предстоит
Стать жертвой опытов фашистских.
И за колючкою стоит
Толпа. Все верят, счастье близко.
Николай Тимченко
Местечко готических правил.
В лесу потаённом усатый нацист
Нам ад в созерцанье оставил.
Величие духа лежащих во рвах!
Кошмары изведанных пыток.
Ковчеги заветов в сожжённых умах…
Палач был поистине прыток.
Истлели глазницы провалов печей,
Но сажа — свидетель печали,
Кричит отголоском еврейских речей,
И русских… Здесь многие пали.
Татары, башкиры, сербы, хорват,
Французы, германцы, армяне…,
Тащил миллионы свастик ухват
Ко рвам — зияющей ране.
Квадраты бараков, удавки столбов,
Залы терзания плоти,
И крюки железа для черепов —
Издёвки пленённой пехоте.
Стоял я в безмолвии. Пот со спины.
Веймар, Йена, и Гёте?!
Шиллер и Лист… Гитлер в ремне —
Безумец на зверской охоте.
Дул ветерок. Цветы шевелил.
Рыдания били туриста.
Дождь бесконечный проводы лил
Под музыку гения Листа.
Василий Росов
Толпой притихшие туристы
И только гида речь слышна,
В бараке, как в больнице, чисто.
Налево — закром для очков,
Направо — детские игрушки,
Здесь были старики, старушки,
Всех крематорий сжечь готов.
Десяток эшелонов в день,
Евреи, русские, цыгане,
Поляки попадали раньше.
Чья на стене мелькнула тень?
Три четверти с перрона в газ,
Дымятся трубы напоказ,
Все молодые — на работу
И к Менгеле случалось кто-то.
Блок пыток, наказаний блок,
Двадцать четвёртый блок — публичный,
Для немцев чисто всё, отлично,
Оставшейся одежды блок.
Прошло четыре миллиона,
Трёмстам лишь удалось бежать,
Четыреста смогли поймать.
Вокруг безжизненная зона.
Владимир Пипченко
